Месяц до Армагеддона. Рассказы - Берта Рокавилли

Крысина фотография, которую она поставила на аватарку, была десятилетней давности: еще муж снимал. Котик давно покоился под черемухой, а от мужа-бизнесмена осталась только красная бейсболка с логотипом его фирмы, чтоб она сгорела.

Крыся (Кристина) надеялась реализоваться в творчестве, а он верил, что вот-вот станет папой, и оба были счастливы, так как никогда не слушали друг друга и полагали, что смотрят на мир одинаково. Пока однажды не поехали вместе на море и не начали по-настоящему общаться. Тогда-то брак и затрещал по всем швам, потому что уступают только любящие, а они таковыми не были. Крысе осталась квартира в непрестижном районе с невоспитанными соседями, мужу – сочувствующие друзья, вздыхающие: «Ах, какая стерва! А ведь притворялась приличной женщиной».

У Кристины, как и у Фаины Раневской в зрелые годы, телефон был, а звонил только будильник. От безысходности она включилась в общественную жизнь и в сети, и в своем дворе, и если соседи видели какой-то непорядок, вроде незакопанных траншей, то уже не беспокоились, так как были уверены, что «эта в кепке», настойчивая, как свидетели Иеговы, уже звонит куда следует. Объем непорядка в России – гарантия того, что скучать таким, как Крыся, не придется никогда.

Немного огорчало лишь приближение астероида. В самом деле, подводя итоги своей жизни, Кристина не нашла ни одного пункта, под которым можно было бы поставить галочку. Мечты не сбылись. Самореализация – священное слово современной женщины – так и не свершилась. Она пыталась после развода построить новые отношения, но обязательно какая-нибудь мелочь всё портила. Например, один приятель писал «ВДНХа» и «5-ти летний», а филологическая душа Кристины выворачивалась наизнанку. «О каких серьезных отношениях с человеком противоположного пола может идти речь, если меня все бесят, да и сама я себя подбешиваю?» Были моменты, когда бессмысленность всего сущего проступала слишком явно, но усилием воли она убеждала себя, что человек должен жить хотя бы ради любопытства: новый фильм, новая книга, новая хохма в социальной сети.

Подружки, вышедшие замуж и теперь воспитывающие детей (хотя дети почему-то всё равно были невоспитанными), перестали быть подружками, а те, что остались в старых девах, оказались невыносимо скучными собеседницами. Была среди приятельниц одна театралка, не пропускающая ни одной премьеры, которая всё мечтала, что именно там, в театре, встретит своего суженого, а вместо этого встречала пыльных старушек, но и она не могла разделить Крысину тоску.

Как-то само собой получилось, что страничка православного священника была ей столь же интересна, как и те сообщества, где она могла крепко поспорить (что, кстати, любила до самозабвения). И ведь, казалось бы, ничего особенного он не говорил – всё это она и сама знала. О том, что тяжесть мира должна лежать на мужских плечах, а в противном случае мир сползает, и ему грозит падение… И о том, что надо воспитывать сильных и ответственных мужчин, а иначе в области их интересов останутся только пиво, футбол, удобный диван и похабные анекдоты. И что острее всех эту катастрофу ощутят на себе именно женщины. Женщины уже сейчас изображают счастье свободы и независимости, и Крыся – одна из тех, кто гордо несет знамя эмансипации. Как-то раз даже в бар пошла, чтобы познакомиться с каким-нибудь ханыгой, хоть на одну ночь, но не смогла перебороть свою гордыню – отшила. У него был такой кокетливый прикид, что Кристина с трудом сдерживала смех. Они называют себя метросексуалами, хипстерами, еще какой-то ересью – какой только хрени не выдумают, чтобы обосновать свое желание покрасоваться! Это в животном мире очень распространено, причем не у высших животных – волков и тигров, а у всякой шелупони – у птичек, у рыбок самцы наряднее самок. Крыся это презирала, ей импонировали мужчины, которые по-евангельски не имели двух перемен одежд. Нарядный кент был послан, причем грубо. Потом плакала и сожалела – ведь по сути одинокие женщины глубоко и неисцелимо несчастны, вне зависимости от феминистских убеждений и уровня IQ. «Женщина без мужчины – это ребро без человека», – писал батюшка на своей страничке. Когда поп кинул клич на молебен, Крыся сразу же решила, что поедет. Была вероятность, что там соберутся одни женщины, а если и придут мужики, то уж совсем убогие, и главным трендом этого мероприятия станет человеколюбие: пусть одни убогие пожалеют других, и всем станет хорошо. Но Крыся готова была подчиниться Божьей воле, которая проявит себя через священника. Ее литовская бабушка, от которой ей досталось и имя, и католическое крещение, говорила: «Два больных – один здоровый». Да и в самом деле, десять лет без мужика – это разве не убожество?!

Конфессиональная разница ее не смущала. Всё это – человеческие измышления. Свечки и ладанки никак не могут иметь какое-либо отношение к божественной истине. Вообще, у нее часто вызывали улыбку ровесники – все сплошь бывшие пионеры и комсомольцы, которые, стуча пяткой в грудь, утверждали, что они православные или, наоборот, мусульмане. Ребята, опомнитесь! Мы советские люди, нам Ленин был иконой! У Фазиля Искандера есть рассказ о детстве, где он поведал, как обижался на дразнилку «мусульманин Ислам-бек»: «Ну, допустим, – говорит он с нескрываемым сарказмом, – мусульманин, более или менее». Примерно так же Крыся воспринимала и свое католичество: Бог – это вершина горы, а разные религии – это тропки, которые ведут к вершине. И пойти по соседней тропке не предосудительно.

Конечно, Первомайская и Ленинский проспект – это, мягко говоря, разные галактики, но, с другой стороны, она не хотела бы встретить своих соседей (и даже подругу) в тот момент, когда будет молить Господа о ниспослании жениха. Люди знали ее как сильную личность, поющую гимны свободе, которой совсем не до сантиментов. Предки долго и нудно внушали Кристине: выйди уже наконец замуж, хотя бы для того, чтобы было кому щи варить – а то для себя неинтересно. Но Крыся – вот ведь особенности скорости звука! – осознала эту нехитрую правду только при известии о приближении конца света. Тот факт, что пару лет назад обещанный Армагеддон не случился, лишь увеличивал вероятность попадания небесного тела точно в цель.

Из-за древних жетонов и восторженного коллекционера Мыш опоздал на молебен и пристроился у самого входа. Хор пел красиво, свечи мерцали, церковнославянского Дэн не понимал, а потому вздохнул и стал ждать благодати. Подавляющее большинство паствы составляли женщины неопределенного возраста, но были и бородатые дядьки, застегнутые на все пуговицы. Мыш со своим дурацким шарфиком казался чужеродным элементом в этой толпе. После службы люди не спешили расходиться, а поочередно подходили к батюшке побеседовать. Со своего места Дэн смог разобрать лишь несколько слов:

– Бог знает не только какие мы, но и почему мы такие, – но эти слова ему понравились, и он остался. И вдруг поп сказал:

– А, Крыся! Хорошо, что пришла! Для Господа все христиане – братья и сестры.

Ответа Мыш не разобрал, но протиснулся поближе, чтобы рассмотреть особу, к которой даже батюшка обращается с кликухой, но платки делали всех прихожанок одинаковыми, и никого, похожего на девушку с котиком из сети, он не увидел, зато когда она повернулась и пошла к выходу, в лице, лишенном какой-либо косметики, проступили черты недавней знакомой из бара, той козы на шпильках.

– Крыся? – неуверенно позвал он. Она с любопытством посмотрела на него и на его шарфик:

– Мы знакомы?

– Да. Я – Бэтмен.

Ассоль с Чистых прудов

Мне нужно кого-то любить,

чего-то ждать и что-то делать.

Магазин «Галантерея и парфюмерия №16» помещался в угловом здании в начале Сретенки. Окна выходили на бульвар, и Лариса часто смотрела на собак, задирающих ножку на памятник. После семи она выходила из магазина, ныряла в арку возле почты и, пройдя через замусоренный двор, входила в свой подъезд: ее коммуналка была на втором этаже того же дома. Из окон ее комнаты открывался тот же вид, что из окон работы – памятник самой неженственной женщине в многотрудной русской истории. Самым страшным для себя девятнадцатилетняя продавщица считала стать похожей на нее. Может быть, именно поэтому после школы пошла работать в галантерею, хотя по конкурсу аттестатов проходила без экзаменов в пединститут. Но ведь он был имени Крупской! А в галантерее в эпоху тотального дефицита можно было приобрести что-то сугубо женское до того, как оно попадет на прилавок и будет сметено без остатка.

Времена выпали Ларисе непростые, смутные. Впрочем, жаловаться на времена – дело обычное, но период распада империи – это действительно жутковато. Обаятельный генсек сначала объявил перестройку, госприемку и ускорение, а потом всё народное добро куда-то пропало (видимо, не прошло госприемку), выдавалось только по талонам и карточкам. И как-то в одночасье всё вокруг стало каким-то серым и пыльным. За пару лет народ пообносился так, будто пережил войну и голод. Покупать еду надо было днем, отстаивая длинные очереди. Когда Лариса вечером выходила с работы, было уже бессмысленно что-то ловить. Однажды в рыбном магазине за прилавком (пустым, естественно) она увидела головы и хвосты от минтая и попросила завернуть. Продавщица смерила ее взглядом – худая, бледная немочь, в драповом перелицованном пальто – и вынесла килограмм рыбы, который, наверное, для себя отложила. Уже дома, отдав рыбу изголодавшемуся коту, Лариса поняла всю трагикомичность ситуации: женщина подумала, что она для себя просила эти головы.